Прогнозирование прошлого - нужно ли и можно ли? Как известно, историческая наука исключает сослагательное наклонение ("если бы - то..."). И это понятно: если ставится задача описать и объяснить какое-то событие - а именно к этому сводится задача любой науки - то всякие чисто умозрительные (виртуальные) конструкции тут неуместны. Однако не менее хорошо известно, что, помимо науки, существует еще целых шесть равнопорядковых с ней форм общественного сознания, начиная с философии. И в последней без сослагательного наклонения никак не обойтись. В самом деле, какие уроки истории можно извлечь из того или иного исторического события, если оно могло произойти только так, как произошло, а следующее произойдет только так, как произойдет? Иное дело, когда рассматриваются различные варианты - тогда, по крайней мере, можно ориентироваться на лучший. Кстати, и в самой науке иногда возникают аналогичные ситуации. Например, в исследованиях будущего, где в противоположность исследованиям прошлого (т.е. истории) приходится иметь дело не с событиями, которые можно описать, но невозможно изменить, а с проблемами и целями, сообразно которым события будущего можно изменить, но невозможно фиксировать, как состоявшиеся события прошлого. Возникает вопрос: нельзя ли инструментарий исследований будущего обратить в прошлое с целью расширить диапазон оценок в философии истории, сделать их более обоснованными?

В современной прогностике (теории исследований будущего или, проще говоря, прогнозирования), помимо собственно предвидения явлений и процессов будущего, различаются еще три разновидности предвидения (квазипредвидения):
- презентивное - прогнозный подход к неизвестным или недостаточно известным явлениям и процессам настоящего так, как если бы они относились к будущему. Пример - прогнозы залежей запасов полезных ископаемых;
- реконструктивное - прогнозный подход к неизвестным или недостаточно известным явлениям и процессам прошлого так, как если бы они относились к будущему. Пример - прогнозы возможного состояния событий или памятников древности по некоторым исходным данным, сохранившимся до настоящего времени;
- реверсивное - прогнозы возможного состояния событий, процессов прошлого при логическом продолжении известной тенденции от настоящего к прошлому или от менее к более отдаленному прошлому.

Во всех трех случаях имеется в виду использование научного инструментария прогностики (модифицированного с учетом специфики объекта, предмета, проблемы исследования): анализ трендов, аналогии, экспертиза, сценарии и т.д.

Возникает вопрос: возможно ли использование всего этого не только в прогностическом, но и в историческом исследовании? Ответ разумеется сам собой: не только возможно, но давно используется на деле. Правда, с одним ограничением: без обращения к сослагательному наклонению, не без оснований запрещенному в исторической науке. Когда же речь идет об осмыслении установленных наукой фактов (т.е. о философии истории), то снимается и это ограничение. В самом деле, без сослагательного наклонения любое осмысление будет изначально ущербным, исключающим усвоение уроков истории. А ведь именно в уроках истории, если верить учебникам, суть и смысл занятий историей. И если то или иное событие могло произойти только так, как произошло - то какой отсюда урок? Например, если дикие злодеяния Ивана Грозного или Сталина, дикий волюнтаризм Петра III, Павла I или Хрущева не имели никаких реальных альтернатив, - то какие отсюда можно вывести уроки, кроме тех, что если появятся новые Сталин или Хрущев, то новых злодеяний или волюнтаризма все равно не избежать? Совершенно иные выводы напрашиваются, если рассмотреть чисто прогностические сценарии альтернативных вариантов развития событии при различных допущениях (например, устранение перечисленных или им подобных персонажей в самом начале их деятельности или вообще появление на их месте иных потенциально вполне реальных фигур). Тогда история предстает не как цепь фатально предопределенных событий, которые можно лишь констатировать, а как совокупность, причинно-следственных процессов, которые при иных условиях вполне могли быть тоже иными. Главный урок истории в данном случае заключается в том, чтобы не допустить возникновения причин, ведущих к негативным следствиям. Напротив, обратить сугубое внимание на причины, порождающие следствия позитивные.

Другими словами, если у прошлого нет альтернатив, то их быть не может и у настоящего или будущего. Поскольку то и другое является, как общеизвестно, всего лишь логическим продолжением прошлого. С этой позиции будущее предстает таким же фатальным, жестко детерминированным, как и прошлое. Но тогда теряется смысл исследований будущего: его в таком случае можно и нужно лишь пытаться предугадывать, что гораздо эффективнее получается в сфере эзотерии (точнее, веры, как еще одной формы общественного сознания, равнопорядковой науке, философии, искусству, морали, праву, политике). Известно, впрочем, что современные исследования будущего отнюдь не сводятся к предугадываниям-предсказаниям, а тесно связаны со сравнительным анализом именно различных возможных альтернатив. Такой подход на глобальном уровне привел к рождению целого комплексного направления исследований будущего - альтернативистики (исследование возможных путей перехода от существующей к альтернативной цивилизации, способной оптимально решить глобальные проблемы современности, изучаемые другим комплексным направлением исследований будущего - глобалистикой).

Коль скоро существует и успешно развивается альтернативистика, то почему бы не быть ее зеркальному отражению в прошлое - так сказать, ретроальтернативистике? Как известно, альтернативистика выдвинула немало гипотез, часть которых близка к уровню достаточно верифицированных теорий. Например, теории редуцированной ("чистой") энергетики, демографического оптимума, экологизации и демилитаризации мира, гуманизации образования, культуры, вообще социальных отношений и др. Точно так же ретроальтернативистика способна, по нашему мнению, развить теорию упущенных возможностей в том или ином историческом процессе. Думается, такой подход позволит намного полнее и глубже осмыслить последние в смысле уроков на будущее. Разумеется, при этом придется иметь дело не с историческими фактами, а с так называемой виртуальной (умозрительно сформированной, при известных допущениях) действительностью. В отличие от совсем недавнего прошлого, когда виртуальная действительность казалась чем-то из области воинствующего идеализма, ныне, в связи с начинающейся компьютеризацией не только производства, но и, можно сказать, самой жизни обладателей персональных компьютеров, - отношение к данной разновидности объективной реальности, данной нам в ощущениях (как и всякой материи), принципиально меняется. Хотим мы этого или нет, но нам во все более значительной степени придется жить не только в исторической, но и в виртуальной действительности. И почему бы не использовать такую возможность (на глазах переходящую в необходимость) специально для целей философии истории.

Чтобы попытаться продвинуть вышеприведенные сугубо гипотетические положения на уровень теоретических, попробуем если не верифицировать, то хотя бы апробировать их на нескольких конкретных примерах. В принципе годится любой пример. Например, судьба России без реформ Петра Великого (если бы, скажем, верх взяла Софья, а Петра бы удалось физически устранить как царевича Дмитрия). Или успех восстания декабристов с полным физическим истреблением всей императорской фамилии. (Кстати, без такого допущения, на наш взгляд, совершенно невозможно дать достаточно полную оценку этому движению.) Мы останавливаемся ниже да примерах из русской военной истории только потому, что последняя является первой научной специальностью автора. Читатель сам может дополнить их любыми другими. Желательно подходить к ним только как к одним из многих возможных иллюстраций выдвинутых выше теоретических положений. Было бы нежелательно - хотя и соблазнительно - свести дискуссию на уровень деталей приводимых ниже иллюстраций. Напротив, очень желательно сместить центр тяжести полемики именно на теоретические аспекты, оставляя за иллюстрациями чисто иллюстративную роль.

2. Иллюстративный пример: 1812 год

Сценарий 1. Официальный французский (обобщенная западная историография).

Наполеон собрал армию, достаточную для разгрома русской. Он решил разбить по частям, русские войска, разделенные на три (фактически даже на четыре) группировки. В битве под Москвой он нанес поражение двум объединившимся главным группировкам, вступила Москву и стал ожидать мирных предложений из Петербурга. К несчастью, русские поджигатели сожгли Москву, и французы вынуждены были отступить, не дождавшись капитуляции противника. Неожиданно ударили сильные морозы, которые дезорганизовали, а затем практически истребили отступавших. Это стало переломным моментом в наполеоновских войнах. Наполеону так и не удалось восстановить армию прежней высокой боеспособности, и враждебная ему коалиция европейских держав постепенно одержала верх.

Сценарий 2. Официальный русский (доведенный до абсурда в советской историографий).

Немецкие доктринеры в генеральном штабе русской армии разделили русские войска на несколько группировок, и возникла угроза разгрома их по одиночке. Однако главные силы русских, отступая, объединились и под командованием Кутузова дали Наполеону отпор в сражении при Бородине, обескровив противника и подорвав его наступательную мощь. Тем не менее Кутузов по стратегическим соображениям, как бы заманивая французов в ловушку, оставил Москву и встал на пути их неизбежного отхода. Захватчики сожгли городи, не дождавшись капитуляции русских, вынуждены были оставить его. Они попытались двинуться к югу по еще не разоренной войною местности, но русские снова дали им отпор, и отступать пришлось по прежней дороге под непрерывными ударами преследовавшей их русской армии и партизанских отрядов. Сильный мороз довершил истребление противника, так и не сумевшего оправиться от этого удара.

Критика сценария 1.

Начиная войну, Наполеон сделал ставку на генеральное сражение с заранее предрешенным в его пользу исходом (тройной перевес в силах!) и неизбежной после этого капитуляцией противника. Он совершенно не принял во внимание возможность иного хода событий, и поэтому его предприятие обернулось авантюрой, изначально обреченной на провал, коль скоро генеральное сражение запоздало и не имело уже решающего значения, а царь не занял капитулянтской позиции и решился на войну до победного конца. В сражении при Бородине он не проявил присущего ему таланта полководца. Просто, пользуясь численным перевесом, оттеснял русских с одной позиции на другую массированными лобовыми ударами, что влекло за собой неоправданно большие потери. В принципе русские на следующий день могли возобновить сражение и вывести из строя еще несколько десятков тысяч солдат (из примерно сотни тысяч боеспособных французов), но ценой полной потери своей армии. Кутузов предпочел отступить за Москву, сохранив армию. Наполеон оказался застигнутым врасплох неожиданным (для него) московским пожаром, который разом перечеркнул планы перезимовать в городе, чтобы принудить противника к капитуляции угрозой похода на Петербург или на Украину весной следующего года. У него не было никакого плана отхода, поэтому он потерял в бездействии целых пять драгоценных осенних недель, тщетно ожидая капитуляции и всячески пытаясь завязать мирные переговоры. После этого начал разведку боем, пытаясь прощупать дорогу на юг, но понял, что это сопряжено с большими потерями и повернул на прежнюю дорогу, где разоренная местность не давала возможности добывать продовольствие для солдат и корм для лошадей. Поэтому даже если бы не было морозов, его армия все равно была бы деморализована и потеряла боеспособность: две-три недели надо было идти пешком, сначала питаясь кониной, а последние несколько дней вообще без пищи, так как до самой Вильны не было никаких продовольственных складов - состоявшийся вариант отступления попросту исключался изначально. В результате даже если бы из России спаслось на несколько десятков тысяч солдат больше - они все равно были бы небоеспособны чисто физиологически.

Общая оценка. Столько грубых просчетов при планировании войны, при ведении генерального сражения и главное при организации отхода - все это не позволяет оценивать полководца и его генштаб иначе как самых низкопробных авантюристов на уровне заурядных бандитов. Добавим, что личное поведение Наполеона при отходе его войск было просто позорным (имеется в виду полное равнодушие к судьбе преданных ему людей), а его бегство в Париж, оставляя остатки армии на произвол судьбы, - хуже чем позорным, хотя и вынужденным сложившейся в Париже обстановкой, грозившей государственным переворотом.

Критика сценария 2.

Разделение главных сил русской армии на две группировки в преддверии явно неизбежной войны было глупостью, граничащей с преступлением, так как заранее обрекало их на разгром по одиночке. Однако ирония судьбы состояла в том, что именно эта глупость спасла русскую армию от разгрома. Если бы обе группировки соединились до начала войны, им было бы психологически труднее уклоняться от генерального сражения в первые дни войны, а тройное численное превосходство врага, безусловно, решило бы исход сражения в его пользу. Вот почему решение Барклая отступать было вполне оправданным, а горячие требования Багратиона дать сражение являлись лишь стремлением поддержать свою репутацию безоглядного храбреца (впрочем, вполне искренним). Кстати, во французской армии точно такую же роль играл Мюрат. Но того сдерживал Наполеон, а для Багратиона Барклай не был авторитетом. Потребовался Кутузов, чтобы армию не вынудили на самоубийственный для нее шаг. Но и Кутузов, пусть с тяжелым сердцем, вынужден был дать ненужное стратегически, но неизбежное психологически (ради сохранения морального духа армии) сражение под Москвой. И вынужден не противником, а дворянским общественным мнением - другого тогда в России не было. Называя вещи своими именами, его вынудили к заведомо невыгодному для русских сражению задававшие тон придворные негодяи, сами жизнью не рисковавшие. Чтобы отдать противнику Москву без боя, требовался авторитет царя, да еще поддержанный церковью. Но царь на такой шаг не решился. Давая вынужденное сражение, Кутузов вполне оправданно не рассчитывал, да и не мог при сложившемся соотношении сил рассчитывать на победу. Он занял чисто оборонительную позицию с чисто демонстративными целями. Ему повезло, что Наполеон пошел на лобовой удар. Охват и тем более обход слабого левого фланга русских неизбежно повлекли бы их беспорядочное отступление, т.е. разгром. Однако Наполеон, видимо, опасался, что русские в случае охвата - обхода их позиций продолжат отступление. А ему важно было "перемолоть" возможно больше русских солдат - жизнь французских и тем более их союзников он и в грош не ставил. Чем меньше солдат осталось бы у русских после генерального сражения - тем сговорчивее оказался бы царь на последующих мирных переговорах, что составляло конечную цель Наполеона. Так что, как видим, даже кажущаяся порой очевидной полководческая бездарность может иметь определенные политические корни.

Впрочем, и Наполеону повезло, что Кутузов не предпринял более активных действий на коммуникациях противника Вильна - Москва. И снова ирония судьбы: в этом случае французам пришлось бы из-за нехватки боеприпасов, продовольствия и фуража (особенно после московского пожара) спасаться бегством из Москвы на несколько недель раньше. Ирония судьбы состоит в том, что именно в этом случае их спаслось бы гораздо больше и в гораздо более боеспособном состоянии. Таким образом, явные просчеты дают порой более выгодные результаты, чем самые продуманные расчеты. Общая оценка. К несчастью для России, действия русской армии определялись не стратегическими и тем более не оперативно-тактическими, а сначала абстрактно-доктринерскими, затем сугубо политическими (точнее, придворно-политиканскими) соображениями. Поэтому оказались неизбежными огромные совершенно излишние издержки как при отступлении (включая Бородинское сражение), так и при неудачной попытке принудить к капитуляции спасавшегося бегством противника. Военно-политический гений Кутузова, ставящий его в 1812 г. вровень с Наполеоном, заключался в том, что он по мере сил старался минимизировать идиотизм положения. Но это ему не всегда удавалось.

Абсурдность советской версии истории Отечественной войны 1812 г. заключалась в том, что советские историки, под страхом жесточайших гонений - до беспощадной травли включительно — вынуждались изображать войну (не только эту) как сплошную цепь блестящих побед русского оружия. И автор сих строк не являлся в данном случае исключением, мог лишь "уйти" в другие области истории. Основным методом тенденциозного приукрашивания событий было "превращение" сражений с неясным исходом и даже явных поражений в победы, причем потери противника исчислялись по максимуму возможного, вплоть до грани фантастики, а потери русских столь же беззаветно преуменьшались. Так, например, при Бородине советскими историками было выведено из строя (на бумаге, разумеется) едва ли не вдвое больше французов, чем русских. Хотя общеизвестно, что потери были примерно равными и составляли до трети сражавшихся с каждой стороны (напомним, французов было почти вдвое больше, чем русских, не считая ратников, не умевших обращаться с ружьем и привлеченных только для сооружения укреплений): французы тысячами погибали в лобовых атаках колоннами под картечью русских батарей, а русские - такими же тысячами в плотных построениях (иначе тогда невозможно было удержать людей в строю) под рвущимися бомбами французских батарей, как это красочно описано в "Войне и мире" Л. Толстого. Если же поверить в то, что французов при этом погибло вдвое больше, то получается, что русская армия отступила и сдала Москву слабейшему противнику, имея численное превосходство в силах. Таким образом, исторические сочинения под девизом "патриотизм дороже истины" приводят к конечным результатам, прямо противоположным ожидавшимся.

Мы привели выше две обобщенные версии, основанные на одних и тех же исторических фактах, но существенно различающиеся по содержанию. Если же взять "крайние" точки зрения особенно ретивых фальсификаторов истории, то получатся прямо противоположные сценарии. Это показывает, что даже в рамках исторической науки удельный вес виртуальных умопостроений может быть очень большим. Это дает основания для заключения, что в данном случае предлагается лишь качественно иной уровень виртуальности - только и всего. Разница в том, что в одном случае рамки виртуальности ограничиваются точно установленными историческими событиями, а в другом могут игнорировать подобного рода ограничения. Так, при любом уровне полета своей фантазии историк - если он выступает как историк - не может игнорировать такие фундаментальные факты, как Бородинская битва, сдача и пожар Москвы, гибель "Великой армии" Наполеона и т.д. В отличие от него, философ истории, если это диктуется задачами его исследования, может допустить наличие или отсутствие чисто виртуальных фактов, лишь бы это не выходило за рамки реально возможного. Так, недопустимо использование в 1812 г. пулеметов, танков, самолетов, но вполне можно представить себе варианты этой войны без Бородина и оставления Москвы, даже вообще без вторжения в собственно Россию, но с результатами, на которые рассчитывал Наполеон, развязывая войну. Повторяем, все дело здесь в степени реальности вариантов и в том, насколько помогают они дать более глубокую оценку происшедших событий.

С этих позиций переходим от историографических к виртуальным сценариям войны 1812 г.

Альтернативно-виртуальный сценарий 1. (Победа Наполеона.)

Изначально делается ставка не на разгром русской армии, которого та могла избежать, отступая хоть до Волги и растягивая коммуникации наступавших до такой степени, когда надо было бы либо спешно и бесславно поворачивать вспять, буквально спасаясь бегством при потерях, сопоставимых с бородинскими, либо капитулировать от голода и без боеприпасов, как это неоднократно случалось в наполеоновских войнах (с австрийцами и теми же французами). Дело в том, что при тогдашнем способе ведения войны расчет наступавшего изначально делался только на возможность грабежа деревень на территории противника (продовольствие для солдат и сено для лошадей - это называлось реквизицией). Если такой возможности не было, то продвижение в глубь территории противника могло обеспечиваться только огромными продовольственными и фуражными обозами, для охраны которых требовалась все более значительная часть пехоты и конницы. Напомним, что Наполеон довел до Бородина лишь 180 тыс. чел. из более чем 400 тыс. его "Великой армии" (не считая корпусов, прикрывавших наступление с флангов). Из остальной почти четверти миллиона лишь несколько десятков тысяч было убито и ранено в боях, выбыло из строя по болезни, дезертировало, попало в плен и т.д. Подавляющее большинство пришлось оставить на коммуникациях от Вильны до Москвы даже при условии сравнительно широких возможностей грабить русские деревни и кормить лошадей сеном из стогов вокруг них. Если бы Наполеон продолжал наступление, то до Волги могла дойти в лучшем случае десятая часть "Великой армии" и достаточно было малейшего сбоя в коммуникациях, чтобы разразилась катастрофа. Здесь все зависело только от степени активности русских на этих коммуникациях. И, конечно же, от возможностей грабежа и фуражировки, которые в принципе нетрудно было свести к нулевым.

Между тем, как известно, целью Наполеона в развязанной им войне было вовсе не завоевание России (он не ставил такой цели даже в отношении Австрии и Пруссии, а уж Россией и вовсе сподручнее было управлять через царя). Цель была вынудить царя полностью подчиниться воле французского императора превратить Россию в государство - сателлита Франции на манер тогдашних Австрии и Пруссии. И такой цели вполне можно было успешно достичь принципиально иным путем, не связанным с риском углубления в Россию. Что и советовали Наполеону достаточно опытные в делах России люди. Но тщетно.

Как стало очевидным уже после свершившихся событий, оптимальным решением с учетом сложившихся обстоятельств была бы ставка на восстановление Речи Посполитой в границах XVII в. с отторжением от России всей Украины, а также Литвы и Белоруссии. Уже одно это разом низводило Россию на положение Австрии или Пруссии, поскольку французская армия оказывалась у ворот Смоленска и Риги, откуда до Москвы и Петербурга всего несколько суточных переходов. К тому же воодушевление традиционных врагов России - поляков - при таком повороте событий наверняка стало бы настолько большим, что польские контингенты в составе французской армии нетрудно было бы увеличить в несколько раз. Так, чтобы они оказались в состоянии сами по себе представить серьезную угрозу России. Особенно учитывая, что за их спиной стояли войска Наполеона и его союзников.

В этом случае данный сценарий распадается на четыре варианта:

1-1. "Великая армия" Наполеона отбрасывает русские войска за Днепр и располагается на зимние квартиры в Польше. Провозглашается Речь Посполитая, ополчение которой, опираясь на Францию, начинает продвигаться к Смоленску и Харькову, втягивая русские войска в изматывающее противостояние и вынуждая Россию к переговорам о признании свершившегося факта и о фактическом подчинении Наполеону под страхом дальнейшего ухудшения положения. Вряд ли можно было рассчитывать на более выгодный для Франции результат даже при разгроме русской армии.

1-2. "Великая армия" отбрасывает русские войска за Днепр. Провозглашается Речь Посполитая в границах XVII в. Французская армия дает русским генеральное сражение под Москвой, вынуждая их к дальнейшему отступлению, но тут же поворачивает обратно, чтобы успеть нанести такие же поражения русским группировкам, прикрывавшим Украину и Петербург. После чего отходит на зимние квартиры, с тем чтобы возобновить кампанию на следующий год выдвижением польского ополчения для изматывания русских и ускорения их капитуляции. Сильнейшим ходом была бы прокламация об освобождении крестьян в Речи Посполитой и России. Это наверняка вызвало бы волну крестьянских волнений, может быть, даже рецидив пугачевщины, т.е. опять-таки ускорение капитуляции царизма.

Существенным минусом такого сценария для Наполеона было то обстоятельство, что его "Великая армия" рвалась в бой в значительной мере из-за надежды на грабеж Москвы, о сказочных богатствах которой ходили легенды. Поэтому его реализация могла бы быть возможной только в том случае, если бы русские заблаговременно эвакуировали Москву, предав огню все, что невозможно вывезти.

1-3. Французская армия после Бородинского сражения занимает Москву (чтобы воодушевить солдат, рвавшихся к добыче), предается, по обычаям тех времен, трехдневному грабежу и тут же отступает - желательно к югу, по местности, еще не разоренной войной, дает русской армии второе генеральное сражение (скажем, под Тарутиным) и довершает ее поражение. Возможно и третье генеральное сражение - с южной группировкой русских войск. После чего реализуется сценарий 1-2 в условиях, еще более тяжелых для России, поскольку та осталась бы практически без армии.

1-4. Французская армия после грабежа Москвы быстро отходит на юг, дает победные сражения армиям Кутузова и Тормасова и создает условия для вступления Турции в войну против России. Для этого Турции можно было бы щедро пообещать все северное Причерноморье и Кавказ до Кубани или до любого рубежа севернее, совершенно не заботясь о том, что такие посулы могут вступить в противоречие с обещаниями территориальной целостности Речи Посполитой в границах XVII в. Наоборот, неизбежный при такой политике будущий польско-турецкий конфликт лишь усилил бы роль Франции как верховного арбитра Европы. Думается, что Наполеона, с его психологией удачливого корсиканского бандита, нисколько не стеснила бы моральная сторона дела.

С другой стороны, все резервы, подходившие к французской армии, следовало направить под Ригу, присоединив к ним все возможные контингенты из состава главных сил, чтобы нанести поражение северной группировке русских и создать угрозу Петербургу. В свою очередь, такой ход должен был иметь конечной целью вовлечение Швеции в войну против России. Для этого Швеции можно было бы пообещать не только возвращение Финляндии, но также Эстляндию и Лифляндию, плюс, не скупясь, скажем, протекторат над Петербургом в статусе "вольного города" типа Данцига - если бы Россия все еще упрямилась с капитуляцией. За этими рамками имеется в виду реализация сценария 1-2 - в несказанно более тяжких для России условиях.

Возможно, этот ряд сценариев может быть продолжен. Однако из всех реально возможных сценариев Наполеоном был выбран худший. Хуже него могло быть только решение продолжать наступление в восточном направлении - на Нижний Новгород или Казань. В этом случае катастрофа произошла бы примерно на месяц раньше, еще до сильных морозов.

Альтернативно-виртуальный сценарий 2. (Более эффективная победа России.)

Сценарий исходит из явной невозможности одолеть превосходящие силы противника (многократный численный перевес, плюс "ореол непобедимости") в генеральном сражении. А вместе с тем из столь же явной невозможности в условиях тех времен растянуть коммуникации наступающих на тысячи верст, так как при надлежащей блокаде коммуникаций запасы продовольствия и фуража на подводах неизбежно иссякали за несколько дней, после чего столь же неизбежной была капитуляция наступавших из-за голода и массового падежа лошадей. Чему было немало примеров в военной практике тех времен (капитуляция австрийцев в Ульме, капитуляция одного из французских корпусов в Испании и т.д.). Единственный способ избежать подобной катастрофы - создание ряда продовольственно-фуражных магазинов по всей трассе наступления под достаточно надежной охраной. Но такое возможно было только в условиях Западной Европы, где местность обитаема, дороги прекрасны, возможности постоянных "реквизиций" продовольствия и фуража по договоренности с местными властями (под страхом разорения местности) практически неограничены, а расстояния не превышают порядка нескольких сотен километров. Когда же расстояния растягиваются на тысячи верст, да еще в условиях пустынного бездорожья, то для охраны магазинов вряд ли хватило бы всей "Великой армии", что заранее делало поход бессмысленным.

Исходя из этих предпосылок, следовало с самого начала авторитетом царя и церкви категорически запретить открытое сражение с превосходящими силами противника (понятный для казацкой психологии русских призыв: не замай - заманивай на явную погибель всех до последнего!). Вместо этого сосредоточить усилия на двух аспектах.

1. Эвакуация жителей из всех населенных пунктов в радиусе продвижения армии противника — от самой малой деревни до Москвы включительно, при возможно более полном истреблении запасов продовольствия и фуража (включая фуражировки на окрестных полях), с тем чтобы вынудить противника тратить возможно больше сил для охраны транспортов с продовольствием и для очень рискованной фуражировки на отдаленных полях. Моральное и физическое состояние наступавших еще более ухудшилось бы, если бы все населенные пункты на их пути сжигались дотла еще до вступления в них неприятеля, Смоленск следовало сжечь, когда французы еще только подходили к нему (он все равно сгорел!), а Москву - как только Наполеон появился бы на Поклонной горе (без всякого Бородинского сражения).

2. Активизация действий на коммуникациях противника как партизанских отрядов, так и сводных отрядов регулярных войск с целью изматывания противника, перемалывания его живой силы, всяческого торможения его движения (для выигрыша времени, с учетом неумолимого приближения зимы, т.е. бескормицы лошадей и необходимости отступления на зимние квартиры под страхом катастрофы). Собственно, именно такое решение и было в конце концов принято, но с огромной потерей времени и в недостаточно больших масштабах. Первопричиной было гипертрофированное понятие чести, заставлявшее воина предпочитать открытый бой и считать предосудительным удары исподтишка. В данном случае такое благородство было явно самоубийственным, тем более, что приходилось иметь дело с Наполеоном, для которого понятия чести просто не существовало. Но для тогдашнего русского дворянина решиться на отступление без боя и на удар исподтишка в спину было мучительно позорно. Вот почему такой сценарий изначально и полномасштабно мог быть реализован только прямым повелением царя, подкрепленным авторитетом церкви.